«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

Во-первых, в начале 1990-х годов, даже после убийства Сахарова, год или два сохранялась возможность сделать Россию чуть более европейской – хотя бы не допустить разгрома парламента, принятия полумонархической конституции и ковровых бомбардировок в Чечне. Забывать об этой упущенной Россией, как и в семнадцатом году, возможности нельзя.

И, во-вторых, сегодня, в сотни раз более слабое, чем тогда, возрождается, да еще в борьбе после дискредитации и поражения, демократическое движение. Но поскольку оно выросло в обстановке лжи и беспамятства, организованных руководимыми КГБ российскими СМИ – от коммунистов и до последнего времени хорошо устроенных, якобы всегда героических демократов, – оно не имеет ни представления о том, что еще совсем недавно происходило в стране, ни опыта сопротивления – и повторяют уже совершенные ошибки. Россия ничему не учится ни на собственной крови, ни на катастрофически упущенных возможностях.

Намереваясь хоть о чем-то напомнить, я и написал эту книгу.

Глава I

Первые дни после освобождения и создание журнала «Гласность»

«Перестройка в тюрьме» – последняя глава моих «Тюремных записок» – о том, почему именно мое освобождение в феврале 1987 года стало сенсационной мировой новостью: после возвращения из ссылки Сахарова из тюрем и лагерей в СССР освобождают политзаключенных. Из десяти первых освобожденных лишь трое жили в Москве. Но Юра Шиханович по личным причинам не хотел никого видеть, а Сергей Ковалев был реабилитирован, но не возвращен из ссылки в Твери. К тому же он не хотел встречаться с журналистами, а его ссылка не вызывала у журналистов такого интереса, как освобождение прямо из политической тюрьмы. Впрочем, возвращение из Горького Сахарова было еще большей журналистской сенсацией, и Андрей Дмитриевич, как и я, никому не отказывал в интервью.

Было ясно, что все это вполне устраивает советские власти. Я был мгновенно прописан у себя дома в Москве несмотря на то, что мой военный билет за годы бесконечных обысков куда-то делся. А ведь между первым и вторым сроком у меня был надзор: было разрешено жить только в соседних с Московской областях. Мне и тогда было очевидно, а сегодня видно по документам, что нашим освобождением, так же как убийствами и истязаниями в лагерях и тюрьмах тех, кто не подходил по их меркам и интересам для освобождения, успешно занимался Комитет государственной безопасности.

Недели две у моего дома постоянно стояли по несколько машин газетчиков и телевизионщиков со всего мира, целыми днями я отвечал на их вопросы – иногда довольно бессмысленные, поскольку большинство журналистов не могло понять, что такое советские политические лагеря и тюрьмы, за что и на какие сроки в них оказываются граждане страны Советов. Это были чуть ли не сотни материалов во всем мире, журнал «Ньюсвик» в каждом номере давал кроме все новых интервью еще и мои фотографии: то с семьей, то в одиночку. Хотя в своих бесконечных интервью я и говорил о гибели в соседних камерах в Чистополе Толи Марченко и Марка Морозова, о сотнях заключенных в политических лагерях и тюрьмах, и тысячах – в уголовных лагерях и психушках, по политическим причинам все еще ждущих освобождения, по сути своей сама эта компания создавала Горбачеву репутацию борца с репрессиями, а Советскому Союзу – страны, успешно идущей по пути к демократии. Эти интервью, как и ежедневные напоминания Сахарова, бесспорно, способствовали скорейшему освобождению и моих соседей по Чистопольской тюрьме и сотоварищей по другим тюрьмам и лагерям, а потому я считал их необходимыми, хотя адвокат Софья Васильевна Каллистратова была против.

В «Новом мире» со мной заключили договор и даже выплатили какой-то аванс за предисловие к прозе Алексея Ремизова, до этого печатавшейся только в Париже. Игорь Виноградов и Анатолий Стреляный, с которыми я был знаком еще до ареста, пересмотрели статьи, написанные мной в последние месяцы в тюрьме. Виноградов попросил на память заметку об «Исповеди Ставрогина», пропущенной главе из «Бесов» Достоевского, – ему не хотелось ее печатать, хотя там были принципиально новые вещи (например, не замеченные тогда исследователями заметки Н. Минского, повторяющие воспоминания Н. Страхова): я не забыл об этом даже в тюрьме. Другая моя небольшая статья, написанная в карцере (и даже во время голодовки) в Чистопольской тюрьме, была об имевшемся в моей библиотеке «Молитвеннике православных воинов» – бесспорном свидетельстве того, что масоны активно участвовали в подготовке Февральской революции и в антивоенной и антиправительственной пропаганде в 1914–1917 годах. Виноградов ее не взял: «И без того повсюду ищут масонов и во всем их винят». На мой взгляд, важнее была правда, чем умолчание из лучших намерений, но я не возражал – советский двусмысленный и осторожный либерализм «Нового мира» был мне не интересен. Стреляный, перелистывая страницы большой статьи о музеях, со вздохом сказал: «Очень любопытно, но написано как жалоба в прокуратуру».

Это было точное определение – двенадцать лет со времени первого ареста, кроме недолгого перерыва между сроками в Боровске, я почти ничего другого не писал.

В Москве, благодаря тому, что прежде чем стать новым редактором «Бюллетеня В» в 1982 году (после арестов Ивана Ковалева, Алексея Смирнова и эмиграции Владимира Тольца), я ввел минимальные формы конспирации2, была на свободе практически вся редакция бюллетеня. Только Федя Кизелов, за которым начали ходить по пятам, опасаясь ареста, уехал за границу. Именно его поначалу в КГБ считали редактором «Бюллетеня В», поскольку он выполнял самую открытую и рискованную часть работы – поддерживал постоянные связи с Еленой Георгиевной Боннэр, Лизой Алексеевой, Софьей Васильевной Каллистратовой. Это было необходимо и для получения новой информации, и во многих случаях – для пересылки «Бюллетеня В» за границу. «Хроники текущих событий» в это время практически не существовало, и наши выходившие каждые десять дней 30–50 страниц информации были основным источником сведений об СССР для Радио Свобода, ВВС, «Голоса Америки».

Вызывала подозрения у КГБ и отважная Лена Санникова, попытавшаяся продолжить издание «Бюллетеня В» в основном для того, чтобы отвести от меня обвинение в его редактировании. Но я уже примерно через месяц сам сказал об этом удивленным следователям: было ясно, что недели через две они это поймут, а мне хотелось лишить их удовольствия разоблачать меня и доказывать, что именно я – редактор, с помощью найденных ими, но не сразу понятых моих рукописей3 и откровенных показаний переписчика.

В Москве сотрудниками «Бюллетеня В» были замечательный математик Лена Кулинская (ее первый муж Володя – единственный неизвестный КГБ курьер, который